Графика Николая Тархова. Сегодня имя Николая Тархова по праву занимает достойное место в ряду мастеров, прославивших отечественную живописную культуру вдали от родины. Теперь мы без оговорок ^ произносим: «Наш Тархов», подобно тому, как англичане говорят о Сардженте, а японцы о Фуджите, испытывая при этом национальную гордость и чувство благодарности. Рассуждая об импрессионизме (и постимпрессионизме) как об интернациональном явлении, мы всегда подсознательно подразумеваем его французские корни, и именно поэтому признательны Тархову за приобщение к этой школе, а также за расширение художником ее стилистических границ. В самом начале пути, еще в России, Тархову не повезло. Несмотря на способности и прилежание, экзамены в Московское училище живописи были провалены. Молодой художник вдумчиво и серьезно занимается самообразованием. Посещая мастерскую Константина Коровина и общаясь с Поленовым, Серовым и другими именитыми живописцами, Тархов приобретает необходимые ценные навыки, касающиеся рисунка, композиции и колорита. Но говорить о предопределяющем влиянии мастерской Коровина на цветоощущение и пластику тарховской живописи даже на раннем этапе творческих исканий художника было бы не совсем правильно. Помня о происхождении художника, мы видим и то, что Тархов, отдавая дань русской пленэрной живописи, усматривает в ней консерватизм, половинчатость метода, непоследовательность эмпирического использования законов освещения и преобразования цвета. Тонко подмечающий прогрессивные веяния и воочию видевший шедевры лучших представителей импрессионизма, художник никак мог смириться с местечково-провинциальным толкованием стиля, так до конца и не освободившимся от землистой палитры передвижников. Тархова влекло во Францию, к светоносному искусству импрессионистов, которое впоследствии стало для русского живописца и точкой отсчета, и, буквально, источником жизненных сил. Эмиграция Тархова, в отличие от эмиграции многочисленных представителей «Ecole de Paris» носила творчески осознанный характер — это был предопределенный биографический факт что стало в известной степени залогом его внутренней свободы и искренности помыслов. Тархов был избавлен от вынужденного приспособленчества, свойственного многим постреволюционным эмигрантам. Он ни в коей мере не ощущал чужеродность иноземной среды, радушие принявшей его и благосклонно позволившей «пустить корни». |
