Colonia Popper

Господин Крал приводил в порядок ста­ринные австрийские и венгерские марки с так называемыми почтмейстерскими штемпелями. Стол был уже завален кучка­ми ветхих и пожелтевших писем, и Крал с улыбкой огляды­вал их. Он увидел вечность, втиснутую в небольшие бумажные четырехугольники. Перед Кралом собрались в кучки пись­ма восьмидесятилетней давности. Именно так, восемь десятков лет назад, они лежали на какой-то старой почте перед опреде­ленным почтмейстером, готовые к отправке. В зависимости от различия штемпелей, которые господа почтмейстеры изготов­ляли кустарным способом, — отсюда их название, — можно было теперь узнать, с какой почты и какой почтмейстер от­правлял их. Можно было даже догадываться о характере каж­дого из этих старых, почти допотопных начальников почт: экономный, даже скупой, приберегавший краску, так что от­тиски его штемпелей почти полностью поблекли, или наоборот, если он подливал столько масла в краску, что промаслил по­ловину конверта; небрежный — часто забывал менять число; педант — ставил штемпель всегда точно на одно и то же ме­сто; фантазер — ставил их так, что они образовали различные узоры; человек с художественным вкусом — изготовил себе очень изящный штемпель; старый чудак — пользовался вместо штемпеля пробкой, взятой со стола.

Крал, видимо, чувствовал все это своеобразие, воплотив­шееся в штемпелях.

— Ныне  филателия   потеряла   весь  блеск   и   все   сияние романтики. Коллекционеры считают, что им не подходят дет­ские глупости, как детские штанишки. Насколько больше на­слаждения получают мальчишки-коллекционеры!  Они   соби­рают марки из-за их странности, а не из-за их обыкновенно­сти. Мальчишку тянет к маркам, потому что на каждой другая картинка, зверюшка, город, судно, король, негр, индейцы, гер­бы, карты, порты; потому что у них самые различные цвета и незнакомые буквы, золотые и серебряные рамки; потому что они или очень большие, или совсем маленькие, и встречаются даже треугольные; потому что у них таинственные водяные знаки. Наконец, еще интересно то, что они выклянчены, полу­чены благодаря хитрости или в виде подарка, а то и куплены на деньги,   предназначавшиеся  для  тетрадей.   В  каждой из них — кусок мальчишеской романтики, жажды необыкновен­ной неизведанной жизни, ожидающей парня, захватывающей и удивительной. Куда до них взрослым коллекционерам! Те сами гордо называют себя «серьезными коллекционерами», да и в самом деле, они самый усидчивый народ на свете, расчет­ливые   регистраторы, односторонние   брюзги,   повторяющие, собственно, до скуки официальные списки изданных марок. Им недоступно очарование, вызываемое вещами, которые без участия фантазии выглядят простыми клочками бумаги. Крал закончил свою тираду и одновременно работу. — Жду не дождусь, когда я увижу вашу редкость.

—  Какую редкость?

—  Когда вы раскроете мне, на что нацелено ваше преди­словие? Вы  здесь высказали кое-какие общие рассуждения. И, конечно   же, о чем бы вы ни говорили, созерцаете ли вы бесконечность вселенной, течение истории, круговорот звезд, радость и боль человеческих сердец, вы всегда смотрите на все это из одной неподвижной точки. Это всегда какая-нибудь марка. Почти всегда из ваших запасов. Так вот я жду, когда вы покажете мне эту марку.

Тогда Крал открыл свой бельевой шкаф. Из неглубокого ящика, предназначенного для галстуков, вынул пачку конвер­тов. Взял оттуда и подал мне один из них. Письмо было опла­чено аргентинскими марками девяностых годов и еще какой-то маркой красного цвета. Таких марок, как эта поблекшая марка, я еще никогда не встречал. Крал показал пальцем как раз на нее.

—  Я говорил об этой марке. Ни в одной сказке не заклю­чено столько фантазии. Если в вас живет хоть капля мальчи­шеской романтики, то вы купите ее. И дадите мне за нее пять­десят крон. Несмотря на то, что она ничего не стоит сейчас, мы вашими пятьюдесятью кронами поможем одному бедняку.

—  Отлично. А получу я в придачу ее историю?

—  Вместе с историей она стоит сто крон. Вы не пожалеете. Марка и ее история стоят этого вполне.

Я утвердительно кивнул, и господин Крал начал свой рас­сказ. На сей раз он протекал связно, что бывает очень редко.

—  Мой друг Поппер, о котором я буду рассказывать, жил подаяниями, которые выпадают на долю бедного еврея. Это — бедственная   жизнь,  хотя,   ей-богу,  еще  хуже  быть  бедным христианином.   Голова   господина   Поппера,   словно адресная книга, была полна адресов всех имущих пражских евреев, и эта адресная книга была его средством производства. Соглас­но ей   в зависимости от того, когда богатые евреи женились, рожали, праздновали присуждение докторской степени, насле­довали и зарабатывали на бирже, Поппер писал им проситель­ные письма. Верности ради он самолично разносил их по кон­торам и магазинам. Кроме того, в будние дни он являлся в синагогу в качестве десятого набожного еврея (чтобы на мо­литве   присутствовало предписанное   количество   верующих), получая за это десять крейцеров — это было в конце восьми­десятых годов. Профессия шнорера ⁶) и набожного еврея в его лице   как-то   удачно  уживались  и   взаимно  дополняли  друг друга.

Я был тогда еще мелким начинающим чиновником. Попперу шел уже четвертый десяток. Он знал лично всех богачей, о которых в коммерческом мире говорили, как о полубогах. Поэтому я очень ценил знакомство с ним. Поппер не был слишком говорлив и общителен. Наше знакомство ограничи­валось, главным образом, тем, что он писал на моем ночном столике свои письма и грелся у моей печки. Бедняга жил в этом же доме под самой крышей, в комнате, где не было печки.

Обычно, когда он заходил ко мне, мы перекидывались с ним несколькими словами о погоде и о заработках. После этого я углублялся в свою коллекцию, а Поппер, если ему нечего было делать, вытаскивал из кармана потрепанный томик библио­теки Реклам и принимался за чтение. Это была его единствен­ная книга — немецкие стишки румынской королевы Кармен Силвы с портретом автора после титульного листа, — и он всегда носил ее с собой. Всякий раз, когда он читал мне и пояс­нял стихи коронованной поэтессы, то впадал в какое-то меч­тательное состояние и его взгляд словно уходил в бесконеч­ность. А так как у меня в комнате бесконечность была огра­ничена, то он смотрел в угол, где стоял умывальник. Он любил Кармен Силву.

Как-то я показал ему на румынских марках супруга поэ­тессы. Тогда Поппер подстриг свою ежистую бороду согласно образцу бородки Карла I в школе будущих парикмахеров, ко­нечно, бесплатно.

Мы были знакомы уже с год. Однажды, в июле, он пришел ко мне крайне опечаленный.

—  Нам придется расстаться,  господин Крал.  Я уезжаю в Америку.

—  Что это вам взбрело в голову?!

—  Мне ничего  не   взбрело   в голову.   Зачем  мне  должно взбредать что-нибудь в  голову? Я  и здесь всем доволен. Но председатель еврейского благотворительного общества госпо­дин Гринфельд — он торгует недублеными и дублеными ко­жами — подсчитал, что я обошелся здешним евреям только за этот год в четыреста одиннадцать гульденов, и он считает, что я самый большой шнорер во всей Праге. Он сказал, что теперь мне уже никто не даст ни одного крейцера, но господа сло­жатся и пошлют меня в Америку. Возможно, что они дадут мне на дорогу десяточки две, чтобы у меня было кое-что для начала...

—  Что ж, Америка, — подбодрял я беднягу, — это не так уж плохо.

—  Если бы это была Америка! Но посылают меня в Юж­ную Америку. Гринфельд сказал, что в той, настоящей Амери­ке  достаточно евреев,  и  они  бы хорошенько  отблагодарили нас, если бы им из Праги прислали впридачу как раз такого шнорера, как господин Поппер.

—  О, так Южная Америка еще лучше, — утешал я Поппера, — там ведь растет кофе и какао, и если будет кое-что для начала, то вы легко найдете себе дело.

—  Да это не настоящая Южная Америка! —горестно воск­ликнул снова Поппер. — Там столько евреев, что они не дали бы погибнуть своему человеку. А это — Огненная Земля! Какой-то свекор господина Гринфельда посылает туда жесть для крыш через Гамбург, и меня повезут туда с грузом. Гринфельд сказал, что там нет еще ни одного еврея.

— Да ведь это же как раз страна, придуманная для вас, Поппер! Поезжайте туда, покажите, на что вы способны и не осрамите нас там.

Поппер начал готовиться к отъезду. Я не сумел дать ему на дорогу достаточно советов. Что я сам знал об Огненной Земле? То, что половина ее принадлежит Чили, а вторая поло­вина Аргентине. Но я все же не позабыл посоветовать ему хо­рошенько следить там за марками и посылать их мне, а я буду их здесь продавать владельцам бумажных магазинов для юных потребителей, и таким путем у него всегда будет не­большое подспорье. Я дал ему на дорогу несколько воротнич­ков, галстук и полдюжины носков. Это был неплохой подарок от бедного писаря.

Поппер уехал в августе, а в декабре я уже получил от него несколько строк. Он писал, что на Огненной Земле вообще ни­каких марок нет. До почты несколько сотен километров. Поэто­му письма и плату за их пересылку передают владельцам су­дов, курсирующих вдоль аргентинского побережья, или индей­цам, когда они отправляются через остров к чилийскому порту, и капитаны или индейцы сдают там письма на почту. Значит, он мне никаких марок не пришлет. Наконец, он сообщил, что купил себе золотой прииск и завтра начнет копать золото.

Итак, он копал золото и через некоторое время прислал мне даже свою фотографию, как доказательство того, что ему неплохо живется. Хватило же у него денег на фотографа, на­верняка, дорогого в тех краях. Писал он немного. Поппер во­обще с трудом и неохотой писал что-либо другое, кроме про­сительных писем. Но фотография поведала о нем лучше, чем кипа писем. На ней был изображен чисто выбритый, моложа­вый и жизнерадостный человек, совсем другой породы, неже­ли пражский, в широкополой шляпе и кавалерийских сапогах, а за поясом — обратите внимание!—торчал даже пистолет! О его белой, чистой рубашке с платочком вокруг шеи я уже даже не говорю. Следующее письмо пришло примерно через два месяца. Поппер писал, что добывание золота из земли не является лучшим предприятием для единственного еврея на Огненной Земле. Поэтому он берется за коммерцию. Через некоторое время он снова сообщил, что хотя он уже занялся торговлей, но он задумал одно дельце, которое поразит не только меня, но, возможно, и весь мир.

С того дня, как я увидел его новый облик на фотографии, заботы о Поппере больше не волновали меня. Я не стал ло­мать голову над тем, какую он там, на другом полушарии, готовит авантюру. Но он не ошибся. Он поразил меня. А имен­но: следующее письмо имело на конверте, кроме аргентинской марки, еще одну, незнакомую мне. Она лежит перед вами: цве­та киновари, в середине, в горящем солнце, большое Р, за ним скрещены мотыга и молот и лента с надписью Tierra del Fuego. Цена десять сентаво. Внизу имя художника Rudolf Soucoup. В самом деле, я был растерян. Чтобы не оставалось никаких сомнений насчет значения буквы Р в середине марки, ее обрамлял круглый штемпель со словами Colonia Popper. В кон­верте я нашел листок с одной фразой: «Удивлены, господин Крал?». Больше ничего.

Еще бы не удивляться! Как могло моему Попперу так по­счастливиться? Каким образом его маленькое торговое заведе­ние стало столь воинственным, что перешагнуло границы ци­вилизованных стран и очутилось на территории, которую пионер, внесший ее на карту мира, мог назвать, как ему взду­мается?! Неужто этот пражский нищенка, пристававший ко всем и клянчивший, превратился в завоевателя, носителя ци­вилизации и колонизатора, когда ему выпал подходящий слу­чай? Я мог сколько угодно недоверчиво качать головой, но марка и штемпель служили исчерпывающим доказательством.

В ответном письме я поздравил его и просил прислать не­сколько листов его марок и побольше конвертов, оклеенных марками и отправленных по почте. Весьма вежливо я посове­товал ему зарегистрировать почту своих новых территорий в Почтовом союзе в Берне. Таким образом, его частные марки станут марками со всемирным официальным значением. Ей-богу, я писал ему учтиво.

Колонизатор Поппер не забыл меня. Он прислал листы ма­рок, посылал и письма со своей маркой. Рядом с ней были на­клеены аргентинские или чилийские марки в зависимости от того, чья почта переправляла письма по морю. Обыкновенно я находил в конверте клочок бумаги, не очень чистой, с на­царапанным приветом. Я понимал его. Где доставать безупреч­ную почтовую бумагу основателю новых колоний? У него бы­ли иные заботы. А то, что он посылает только приветы? Да разве может найти такой завоеватель время для многословной переписки! Наконец, я должен был понять отвращение этого делового человека к сочинению пустых писем, когда вся его прежняя деятельность состояла лишь в том, что он сочи­нял предлоги, которые тронули бы сердце богатых единоверцев.

В своих ответах я не расспрашивал его о подробностях. В этом не было необходимости. Поппер рос. Он основывал одну колонию за другой. На конвертах его писем постепенно появлялись все новые и новые штемпеля: Colonia San Sebas­tian, Colonia el Parano и, наконец, вершина всего: Colonia Car­men Sylva! И у великих людей есть свои слабости. И суровые завоеватели имеют свое чувствительное место. Я представлял себе пионера Поппера в виде Наполеона или, на худой конец, Сесиля Родса Огненной Земли. Вот он сидит где-нибудь в хи­жине перед очагом — высокие сапоги, широкополая шляпа, за поясом пистолет — ив свете потрескивающих поленьев в ты­сячный раз читает стихи королевской поэтессы. Или едет по снегу на санях, которые тянет собачья упряжка, под ночным небом, озаренным блеском звезд Южного креста и спасается от тоски, читая вслух стихи обожаемой королевы. Этот могу­щественный человек, захваченный когда-то искусством коро­левы, имел лишь возможность мечтательно глядеть в угол, где стоял мой умывальник. Сейчас он мог полностью проявить свою силу и назвать именем румынской королевы новые тер­ритории. Попперу не надо было мне ничего писать. По этому штемпелю я полностью представлял себе его новую жизнь.

Поппер вызывал во мне чувство гордости. Я превозносил его перед приятелями при каждом удобном случае. Приводил его в пример коллегам, недовольным своим низким жало­ваньем. Я объяснял это нехваткой прилежания. Правда, лишь слабенькая помощь, которую я ему оказал перед отъездом, давала мне право гордиться его подъемом, но Поппер не за­бывал этого. Он присылал мне все новые и новые конверты при каждом подходящем случае. Всегда на каждой марке был чистенько поставлен его красивый штемпель, так что можно было смело сказать, что это совершенная штемпельная каллиграфия. Взгляните-ка на конверт, который я выбрал для вас...

Всмотритесь и спокойно отдайте мне за него сто крон. Мар­ка на нем особенно хороша. Colonia Popper читается, как че­канка на медали, так отчетливо напечатаны эти слова. Сейчас старенький Поппер, бедняжка, находится в пражской еврей­ской богадельне. Туда с заседаний банковских административ­ных советов посылают для курева обсосанные окурки от си­гар. А у него теперь уже только одна страсть: любит хорошо покурить. Не дорогие «гаванны», а дешевые «кубы» или «порторико». На это и уйдут ваши сто крон. Обращаться к нему за подробностями из его жизни бесполезно. Он неразговорчив. Понемногу теряет память. Ведь ему уже семьдесят. Вы не узнаете больше, чем от меня. Он рассказал мне все, когда вернулся с Огненной Земли и еще не остыл.

Он ввалился ко мне в девяносто пятом году. Куда девались высокие сапоги, распахнутая рубашка с платочком, выбритое лицо, сомбреро и пистолет за поясом?! Передо мной стоял обнищавший европеец в стоптанных башмаках с двухсанти­метровым жнивьем на щеках.

Положив на пол маленький сверток, он уселся на свое ста­рое место возле печки и произнес:

— Славу богу, я опять в Праге. (Он произнес это так, слов­но только что приехал из Бенешова, а не с Огненной Земли.) А теперь и десять Гринфельдов не отправят меня отсюда.

Не скоро пришел я в себя от изумления. Поппер находится не у антиподов, а у моей печки! И какой запущенной внеш­ностью сменился блестящий вид завоевателя Поппера. Прошло немало времени, пока Поппер начал рассказывать. По крайней мере, пока я не сварил черный кофе и Поппер не вы­пил три чашки. Вот что я узнал от него.

Прежде всего: потерпели крах золотые прииски. Господин Поппер, правда, купил участок, но, не найдя в течение недели золота, продал его. Чистую рубашку, сомбреро и пистолет фо­тограф одалживал своим клиентам. И никакого торгового за­ведения, конечно, не было. Корзинка с кучкой товаров. С ней он ходил по лагерям золотоискателей. Он носил эту корзинку на ремне перед собой: гребни, помада для усов, свечи, шнур­ки, пояса, слабительное, динамитные патроны и еще нечто подобное.

И, конечно же, никаких Colonia Popper и Colonia Carmen Sylva и всех остальных. Но это требует более подробного пояснения.

Когда он так кочевал со своим товарцем по стране, поку­патели часто просили его, чтобы он взял с собой к побережью их письма. Он мог передать их владельцу какого-нибудь суд­на, отправляющегося в Аргентину, где-нибудь в порту, ска­жем, в Рио-Гранде. Он мог доверить их кому-нибудь из охот­ников, и тот, когда он будет перебираться через острова, возьмет их с собой в Порвенир, где находится чилийская поч­та. Обыкновенно Поппер получал, кроме денег для оплаты почтового сбора, еще несколько сентаво за свои услуги. Иног­да эта сумма составляла большую долю его коммерческих заработков. Вот это и явилось поводом для рождения у Поппера его совершенно оригинальной идеи. Он распродал свои за­пасы, но на вырученные деньги вместо новой партии гребней, помады и так далее заказал себе в Буэнос-Айресе что-то вро­де марок для писем. Буэнос-Айрес находится далеко от Огнен­ной Земли, удален примерно так же, как Прага от Нью-Йорка, но там был владельцем типографии наш чешский земляк Соукуп (там он пишет свою фамилию Soucoup), и ему-то Поп­пер сумел по-чешски объяснить, как он представляет себе свои марки.

То, что он потребовал от Соукупа, доказывало, что во вре­мя своих визитов ко мне он рассматривал мои коллекции бо­лее внимательно, чем я полагал, хотя казалось, что он смотрел на них лишь одним глазком. Ведь марка Поппера включает в себя все, что должно иметься у порядочной марки: знак, стра­ну, цену. Вдобавок, Поппер проявил филателистский такт. Так как письмо с Огненной Земли доставляла дальше почта двух государств, он не забыл повторить на своих марках мотивы их почтовых марок — аргентинское письмецо и чилийскую белую звездочку. В людях таятся различные таланты, и кто знает, ка­ким дипломатом мог бы еще стать Поппер, родись он заправским помещиком, а не еврейским шнорером. Кроме марок, он заказал себе также необходимее штемпеля, сначала Colonia Popper для личной рекламы, потом San Sebastian и так далее и, наконец, Colonia Carmen Sylva в честь благородной поэ­тессы. Вы еще дождетесь, что когда-нибудь историки, не знаю­щие ничего о его любви, из-за его преданности королеве объ­явят его румыном, заберут его у нас и обездолят этим наш на­род и Прагу...

Так продолжал Поппер свои странствия по селениям и ла­герям золотоискателей, но теперь он уже не торговал, а в коробе перед собой носил свое почтовое учреждение. Слух о нем вскоре распространился по Огненной Земле. Каждый лагерь, где Поппер еще не появлялся, чуть ли не с обидой тре­бовал его посещения. Поппер по-прежнему собирал письма, которые золотоискатели и поселенцы хотели отослать, и при­нимал, как и раньше, деньги на оплату почтовых расходов для Аргентины или Чили. Но новым было то, что за каждое пись­мо, которое ему вручали, Поппер требовал вдобавок десять сентаво, а за эти десять сентаво он сразу же, на глазах отпра­вителя, наклеивал на письмо свою марочку и тщательно ста­вил на нее штемпель с названием колонии по требованию. Это было очень забавное нововведение, и оно приятно разнообра­зило жизнь золотоискателей, так что все придерживали свои письма, пока Поппер не придет за ними. Они охотно платили десять сентаво, забавляясь тем, как Поппер ставит штемпеля на марки, даже если они были лишь в километре пути до бара в Рио-Гранде. Здесь бармен принимал бесплатно письма от каждого, кто тратил у него несколько пезо. Бармен не наклеи­вал марки на письма и на штемпель не дышал, прежде чем тщательно притиснуть его к марке. Он просто бросал письма в грязный ящик стола, к другим, ожидающим отправления ближайшего судна. Между тем обхождение Поппера с каж­дым письмом было не только забавным — это было нечто по­хожее на священнодействие, он словно благословлял письмо перед дорогой, и отправитель начинал верить, что такое пись­мо правильно передаст все то, что он намеревался им пере­дать. Кроме того, бармен был католиком, одним из многих, между тем как Поппер был единственным евреем на Огненной Земле, а это делало его особенно интересным для каждого.

Итак, вначале была великолепная шутка: Поппер почтмей­стер Огненной Земли! От повторения шутка потускнела, оста­лось сострадание к несчастному еврею, движущемуся, как тень, среди оживленного населения золотых приисков. Позд­нее, примерно через год, — в новых краях год является столь длительным сроком, что его достаточно даже для создания традиции, — к маркам и штемпелям Поппера так привыкли, что его право взимать за каждое письмо по десять сентаво накрепко утвердилось. Больше того, каждый капитан, отправ­ляющийся в Аргентину, и каждый охотник, собиравшийся пе­ребраться через остров на чилийскую сторону, считали своим долгом сначала вежливо справиться у Поппера, нет ли у него какой-нибудь почты для дальнейшей пересылки. Так шнорерство Поппера превратилось в признанную всеми должность, дававшую ему возможность прилично жить.

В 1893 г. на марки Поппера обратил внимание какой-то но­вый дотошный чиновник аргентинской почты, искавший и не нашедший о них сведений в почтовых инструкциях. Зарабо­тала бюрократическая машина. Наконец, аргентинский ми­нистр почт и финансов прислал на Огненную Землю своего почтмейстера. Тот конфисковал у бедного Поппера запас ма­рок и набор штемпелей и начал взимать его десять сентаво для аргентинской почтовой казны. Если бы это был настоящий колонизатор, а не Поппер, то он использовал бы начавшееся короткое волнение среди золотоискателей и отторгнул бы но­вые территории от страны-метрополии. Но вскоре волнение улеглось, и Поппер стал предметом новых шуток среди своих временных сограждан. Они помогали ему составлять проше­ния с требованием вознаграждения со стороны аргентинского правительства, затем — заявления и жалобы о возвращении прав и миллионном возмещении убытков и, наконец, письма, угрожающие неприятельскими действиями, даже вооружен­ными. Все эти документы были пересыпаны словами угроз и ругательств. И когда он в своих корреспонденциях начал так­же ссылаться на вмешательство австрийского консула из Буэнос-Айреса, пришло решение, лишившее золотоискателей их забавы, но с радостью принятое Поппером: консул предложил ему бесплатное возвращение в Прагу.

Поппер пустился в путь с тощим узелком в руках. В карма­не, кроме нескольких пезет, собранных для него его прияте­лями с Огненной Земли, лежала книжка стихов королевы. Он перечитывал ее в уголке трюма во время всего шестинедель­ного трудного плаванья.

Таким образом, основатель новой почтовой системы вер­нулся через Атлантический океан в Прагу, ко мне, к господи­ну Гринфельду, к своему ремеслу назойливого шнорера, на пост десятого набожного еврея в Староновой синагоге. То, что он пережил, оставило лишь один видимый след, а именно — его марки, которые он присылал мне. Они лежали в моем бельевом шкафу. Разумеется, что он и не подумал, хотя я на­помнил ему об этом, затребовать для своих марок официаль­ного признания в Берне (все равно это было бы напрасно, раз не существовали ни колония Поппер, ни другие). Теперь эти марки были просто игрушкой частного лица. Я знал, что значение их даже еще меньше, что это лишь квитанции убогого шнорера за подаренное подаяние.

И все же их наклеивали на письма, шедшие почтовой пе­ресылкой через Огненную Землю, и оттуда, возможно, они пересекли половину земного шара. И можно было бы найти для них аналогию с другими марками, существовавши­ми в мире, которая дала бы им право также очутиться в аль­бомах серьезных коллекционеров и подняться в цене. Таким способом Попперу была бы оказана помощь. Я пытался про­дать их в разных местах, но люди и даром не брали их. А о серьезных коллекционерах и говорить не приходится.

Поппер опять шноровал, и жилось ему неважно. Я стал уже забывать о его марках. Но вот, года два назад, он явился ко мне и расплакался. Я было испугался, что его снова вы­сылают куда-то за море. Оказалось другое. Его посылают в бо­гадельню. Это делает уже не господин Гринфельд, прошло уже порядком лет, как он умер, царство ему небесное, говорил Поппер, тот был хороший и ласковый. А вот эти молодые евреи не умеют ценить старого единоверца, который попро­шайничал еще у их отцов, если не у дедов, и намереваются за­пихнуть его в богадельню, чтобы им не приходилось раз в не­делю впускать его в дом. Это его-то, свободного и независи­мого человека!

Ничего нельзя было поделать. Поппер должен был уйти в богадельню. И тогда я задумался: филателия за столько лет разрослась, неужто нет в ней уже места и для других людей, кроме серьезных коллекционеров? Неужто не попали в среду филателистов романтики и фантасты, которые охотно соби­рают марки как раз такого сорта, как марка Поппера? Марки, рассказывающие о странных людях, знаменитых приключе­ниях, о блуждающих мореплавателях, невиданных странах и забытых островах?

И романтики среди филателистов, в самом деле, отыска­лись. Я раскопал их, в общем, восьмерых и продал им десять конвертов Поппера за девятьсот крон, так что у Поппера на­бралось небольшое приданое для богадельни. Однако все фи­лателисты в мире, прежде чем вклеить марку в свою коллек­цию, справляются, зарегистрирована ли она в надлежащем каталоге и удостоверена ли она филателистической бюро­кратией.

И я, если хотите знать, даже попытался обеспечить марке Поппера официальное признание и место в каталоге. Случай натолкнул меня на мысль о такой возможности.

Вы слышали когда-нибудь о марках братьев Денгардтов? Примерно в то же время, когда Поппер появился на Огненной Земле, появились в стране Суахили в Восточной Африке ка­кие-то братья Денгардты. Страна Суахили, Суахилиленд, была наполовину германским протекторатом, все еще имевшим свое­го короля. Братья говорили о себе, что они плантаторы и до­веренные короля, и ни с того ни с сего начали для его поддан­ных выпускать почтовые марки. Распространяли слухи, будто король доверил им управление почтой в его черном королев­стве. Старательные братья организовали, таким образом, пе­чатанье марок, причем сразу же в больших масштабах, вплоть до наивысшего номинала в одну рупию. И это в стране, где трудно было найти человека, умевшего написать письмо! Они напечатали марки и таких достоинств, что с их помощью мож­но было бы оплатить почтовый сбор за пересылку заказным и экспрессом рукопись трехтомного романа.

Поппер мог бы с таким же основанием утверждать, что кто-то доверил ему вести почтовые дела Огненной Земли. Кто стал бы выяснять на таком расстоянии, как до Огненной Земли или Суахиленда, тогда еще белых пятен на карте, по чьему велению там внезапно появилась почтовая связь? Ведь не имея этого якобы королевского поручения, ходили бы господа Ден­гардты по Африке с коробом на животе и с штемпелями в кармане так же, как Поппер, и, как он, выманивали бы из карманов черных возлюбленных деньги на марки для их лю­бовных писем, прекрасно обходившихся, до прихода братьев, без оплаты почтового сбора. А ведь Поппер действительно имел красивые штемпеля и прекрасную марку, а не разно­цветные бумажонки с разными каракулями, которые Денгард­ты печатали и выдавали за суахилилендские марки! С Денгардтами было покончено немного раньше, чем с Поппером. Германия заинтересовалась островом Гельголандом и обменя­лась с Англией, отдав ей Суахилиленд. Так мир потерял гельголандские марки — у почтмейстеров суахилилендского султа­на осталось от их славы как раз столько же, сколько пример­но у моего Поппера: несколько марочных листов, пачка конвертов с гашеными марками и, пока, восьмерка коллекцио­неров-романтиков, купивших эти марки.

Однако честь и слава немецкому организаторскому талан­ту! Суахилилендским маркам — конечно, лишь после того, как за них взялись спекулянты и когда последний Денгардт умер в бедности — была устроена порядочная реклама. С помощью специалистов от филателии была даже доказана их кое-какая официальная подлинность. С патриотической настойчивостью они были включены хотя бы в германские каталоги, и окажись у вас сейчас их комплект в коллекции, вы могли бы сделать выбор между ними и трехэтажным домом в Виноградах. Конеч­но, я больше рекомендовал бы вам дом.

Я ухватился за все доводы и доказательства, которые были собраны, чтобы утвердить значимость денгардтовского Суахилиленда и соответственно, требовал такого признания марки Поппера. Однако выявилось, что бедный человек и маленькая надия не получают признания в мире. Было сказано, что это только игрушка и еще кое-что подобное. Даже Зенф, с кото­рым я так давно связан, вернул мне марки Поппера с извине­ниями, что он по коммерческим причинам не может включить их в свой каталог. Вот, ей-богу, можно подумать, что фамилия Поппер испортила бы ему каталог! А Зенф ⁷) что ли более благородная фамилия?

Вот и все. А теперь скажите, разве не стоит эта марка вместе с историей ста крон Попперу на сигареты? Как он, бедняга, обрадуется, когда я скажу ему, что среди филатели­стов нашелся уже девятый романтик!

⁶) По-еврейски — попрошайка.

⁷) Senf — горчица (нем.)

Издательство «Связь»

Москва 1969

Перевод с чешского

Э. Кольмана и Е. Концевой

Содержание