Хайдарабад — воздушная почта

Вот моя последняя новинка.

Господин Крал показал мне большой нарядный конверт с наклеенными на нем марками. Из-под легких почтовых штем­пелей светились напечатанные золотом очертания самолета и изящные восточные буквы.

—  Хайдарабад — воздушная почта, — пояснил   Крал. — От­личный вклад в коллекцию Хайдарабада. Надпечатка на мар­ках — чистое червонное  золото.  Настоящая редкость  и  рос­кошь. Золото должны были наносить ручным способом. Что же, на десяти экземплярах это можно сделать! Нравятся?

—  Красивые. Как они к вам попали? — полюбопытствовал я. Пути,  какими Крал иногда приобретал свои марки, были удивительными.

—  Письмо шло воздушной почтой до Калькутты, а оттуда британской индийской почтой прямо ко мне домой. Это также необычно,  ведь  марки  этих маленьких индийских княжеств имеют хождение не дальше их границ. На письма, посылаемые за границу, надо наклеивать марки индийской почты. Что ка­сается этого письма, то для него сделали исключение. А самое удивительное состоит в том, что таких марок выпущено всего десять штук. И вот, представляете, через год вы натыкаетесь в  каталогах  на   следующее:   Хайдарабад,  первая  воздушная почта:  1, 3, 5 анн, 2, 4 рупии. Тираж 10 экземпляров. В част­ном владении. Владельцы: английский, испанский, итальянский короли, Рокфеллер — он основал у них там институт для ис­следования причины чумы — и, наконец, Игнац Крал, филателист, Прага. Это что-нибудь да значит!

—  Я  все   еще   жду  ответа:  как  вам  удалось  заполучить такую трижды редкостную вещь?

—  Она прислана мне махараджей из Хайдарабада. Он от­праздновал юбилей и разослал таким образом написанные им письма.

—  Махараджа? Мне хочется взглянуть на его письмо, ес­ли это не секрет какой-нибудь.

— Какой там секрет! Черт подери, куда же я его сунул? — и Крал принялся искать письмо на своем рабочем столе, где были свалены груды журналов, писем, оставшихся без ответа, лупы для изучения марок, пинцет, пока, наконец, не извлек от­куда-то солидный картонный лист. Одна его сторона уже бы­ла небрежно исписана какими-то цифрами, скорее всего, но­мерами марок. — Фу, нашел, наконец! Я ведь сегодня уже дер­жал его в руках.

Письмо начиналось несколькими строками, напоминающи­ми причудливую вышивку. Этот образ невольно приходит на ум, когда смотришь на письменность народов Востока. Под

ними большими, тщательно выведенными буквами, словно над этим трудился ученик вечернего коммерческого училища, бы­ло написано по-английски:

—  «Дорогой друг!

На этих днях я праздную четверть века правления на троне моих предков. В такой момент я вспоминаю Вас, потому что никто иной, как Вы, двадцать пять лет назад спасли для меня трон, а мою страну и мой народ уберегли от ада страданий и мук. Я раздумывал, как лучше отблагодарить Вас. Но если бы я предложил Вам даже свой наивысший орден Золотого па­ланкина, а с ним меч с эфесом из бирюзы и ножнами из сло­новой кости, то и этим ничего не было бы сказано о глубине моей благодарности, потому что по политическим причинам я должен был присвоить этот орден уже двадцати трем лицам. И вот я принял решение послать Вам письмо, которое доста­вит самолет, только что подаренный мне его Величеством ко­ролем Великобритании. Для доставки письма индийское поч­товое управление дало согласие на такую льготу, которая для последующих почтовых отправлений не будет повторяться. И золотые надпечатки также никогда не будут делаться. Итак, Вы станете владельцем редкости, которую, кроме Вас, получат еще только девять адресатов, список которых Вам прилагает мой секретарь.

Ваш Трибхубана Бар Бикрам Янг Бахадур, Махараджа Хайдарабадский. P. S. Будьте так добры, пришлите мне чехословацкие марки за последнюю четверть года. У вас их слишком часто меняют!»

С полминуты разглядывал я с каким-то особым уважением низенького и слегка обтрепанного господина Крала, для кото­рого ничего не значила честь быть награжденным орденом Зо­лотого паланкина, да еще вдобавок к этому мечом с бирюзо­вым эфесом и ножнами из слоновой кости.

— О, небо! — воскликнул я, как в провинциальном театре, и засыпал Крала множеством вопросов: — Как все это пони­мать? Какому махарадже вы спасли трон? А народ его как могли спасти? Вы были в Индии?! Почему же вы никогда не рассказывали мне об этом?

Крал замахал руками:

—  Успокойтесь. Не так уж страшно все это было. Я -ни­когда не бывал в Индии. Просто мы обменивались с махараджей марками. Поэтому-то у меня и накопилась такая хорошая коллекция индийской почты, комплектный Хайдарабад и Афганистан. Меня даже из-за этого некоторые коллеги считают филателистическим чудаком... А я не стыжусь этой экзотики. Получил же я первую премию за свою коллекцию Бхопала на пражской выставке в 1911 г. Там каждая марка на листе отличается чем-нибудь от другой. Туземные литографы обла­дают слишком большой фантазией и не могут повторить без изменений один и тот же рисунок на камне.

— Пожалуйста, оставьте сейчас в покое другие марки, — взмолился я, прервав Крала. — Я ведь жду не дождусь расска­за об этом приключении со спасенным царством махараджи. Сейчас это интересует меня больше, чем все ваши коллекции.

Крал слегка возмущенно и с заметным сожалением посмот­рел на меня. Так встречает священник человека, сообщившего ему, что он атеист. Однако, в конце концов, мне все же уда­лось выведать у него всю историю до подробностей.

— Когда я был на последнем курсе коммерческой академии (это я так изложил несвязное повествование Крала), то прочи­тал в одном английском филателистическом журнале объяв­ление, что какой-то Янг Бахадур из Хайдарабада в Индии же­лал бы обмениваться марками. Разумеется, я тогда коллекцио­нировал все, что находил. Так вот, я послал ему пачку хоро­ших австрийских марок. Прошло примерно два месяца, и я получил от него в ответ порядочную пригоршню разных вос­точных  марок   и   письмо  с просьбой  обмениваться  дальше. Письмо было написано корявым детским почерком, на плохом английском языке. Чувствовалось, что писал его ученик, что, впрочем, было сразу  заметно и по маркам — грязным, измя­тым, небрежно содранным с писем и даже кое-где порванным. Но среди них все же попадалось несколько хороших экземпля­ров, выпущенных в этих маленьких княжествах, там, на Вос­токе. Не забывайте, что в те времена каждый филателист был как бы апостолом своего увлечения. Поэтому я снова послал парню австрийские марки, а  с ними — письмо. Я  напомнил ему, что марки — это вещь нежная, и он должен соответствен­но обращаться с ними. Я объяснил ему, как их наклеивать и отклеивать, и дал ему еще  кое-какие практические советы. Меня не беспокоило, что я плохо, по-школьному писал по-анг­лийски. Парень ведь писал также плохо.

Мальчик вежливо и с признательностью поблагодарил ме­ня и на этот раз прислал марки уже более сохранившиеся. Вот так мы переписывались и обменивались марками около пяти лет. Янг Бахадур писал все мельче, все лучше и на лучшей бу­маге и присылал мне все более ценный ассортимент марок. Было заметно, что он начинает разбираться в них.

Пока, вот как раз двадцать пять лет назад, я внезапно не получил от него известия совершенно другого рода. О марках в нем не было ни слова. Янг Бахадур извещал меня, что умер его отец и теперь он станет махараджей в Хайдарабаде. (Не­чего и говорить, что я был потрясен — так вот с кем, оказы­вается, я обменивался марками!) Дальше он писал, что, восхо­дя на престол, ставит себе задачу освободить Индию от англий­ского ига. Он восстанет против угнетателей и надеется, что поднимет на восстание всю угнетенную Индию. И вот здесь-то он обращается ко мне с большущей просьбой. Для войны понадобится много денег. Поэтому он хотел бы продать свое ко­ронационное жемчужное ожерелье, содержащее триста жем­чужин, самых прекрасных жемчужин Индии. Оно принадле­жит семье уже более двухсот лет, но каждый государь надевает его только один раз, при коронации, и каждый до­бавляет к нему новую горсть жемчужин. Последний ювелир, из белых, державший его в руках, оценил его в 10 миллионов фунтов стерлингов. Он пошлет мне это ожерелье со своим до­веренным лицом. Я должен продать вещь примерно за эту це­ну, а на вырученные деньги закупить пушки и амуницию и организовать их доставку к индийскому побережью. Там уже сторонники освобождения Индии позаботятся о дальнейшем. Что, мол, он полностью доверяет мне, больше, чем кому бы то ни было в мире. Ведь пять лет назад, когда он был девятилет­ним мальчиком, я также доверился ему, и единственный из ты­сяч читателей, прочитавших его объявление в английском фи­лателистическом ежемесячнике, послал ему на обмен марки. На этот раз он впервые подписывался: Трибхубана Бар Бик-рам Янг Бахадур, Махараджа Хайдарабадский.

Вы, конечно, понимаете, сударь, что у меня закружилась голова от этого письма. И не без причины. Парень, которому я писал неучтивые филателистические проповеди, оказался ин­дийским махараджей! Больше того, он намерен послать мне жемчуг стоимостью в десять миллионов фунтов! Я, получав­ший тогда восемьдесят крон в месяц, должен осуществить де­нежную трансакцию десятимиллионного (имейте в виду, в фунтах) ожерелья на пушки и шрапнель, о которых я не имел ни малейшего представления, не знал даже, как они выглядят! Обратите внимание, я, не больше чем хороший писарь, удостоен доверия короля, который будет воевать с Великобри­танией! Если бы я вздумал отсчитать себе честные, скромные, самые незначительные комиссионные за это, то стал бы одним из крупных богачей в Праге. И наш директор будет снимать, увидев меня, шляпу, когда узнает, что я — самый солидный заказчик Крупна или, черт его знает, кто тогда производил эти пушки!

И все же, мой друг, когда кто-нибудь коллекционирует марки с шести лет, он приучается, прежде всего, рассудительно мыслить, упорядочивать все. Собирание марок приучает к степенности, и я могу сказать, что уже тогда — сколько же это было мне? да около двадцати трех, наверно! — я был для своих двадцати трех лет благоразумным человеком.

Возможно, кто-нибудь другой встретил бы предложение махараджи иначе, чем я. А мне и в голову не пришло, что мне представляется возможность попользоваться какой-нибудь из этих жемчужин, что я мог заработать громадные деньги при этой сделке. Прежде всего, я сказал себе, что было бы отвра­тительно провести этого мальчугана, лишив его прекрасной коллекции драгоценностей, пусть речь идет лишь о жемчуге, и я обязан позаботиться, чтобы парнишку не надул кто-то другой. Вот это и называется коллекционерской совестью, и, заметьте себе, не у каждого она имеется.

Я представлял себе этого мальчика кофейного цвета, в бе­лом тюрбане, как он сидит где-нибудь в углу своего дворца, играет с неограненными рубинами и изумрудами или поглажи­вает прирученного леопарда и обучает его приносить расши­тые золотом и алмазами домашние туфли. И такой беспомощ­ный мальчик задумал начать войну против самой большой державы в мире! Я снова и снова продумывал это и, наконец, решил: четырнадцатилетний индийский принц, возможно, уже не ребенок, каким бы он был, если бы рос в нашем климате, и, возможно, что он не играет уже в кубики из изумруда и то­пазов, а у него уже усики, полдюжины жен, какие-то дети, армия баядерок и охота на тигров — и все же он не отличается от всех четырнадцатилетних мальчишек во всем мире. Вот и мои школьные товарищи, прочитав какие-нибудь книжки о Ро­бинзоне или об индейцах, собирались сбежать на необитаемый остров или в американские прерии, но только не я. Уже тогда я вооружился против этих идей — и все благодаря своей, воспитывающей порядок страсти к маркам. И у мальчишки на троне это также не что другое, как жажда приключений, дока­зывающая, что он еще не настоящий филателист.

Решив отговорить его от этой сумасшедшей идеи, я написал ему письмо не как королю, а как обыкновенному гимназисту четвертого класса, как мальчишке, так, чтобы он сумел понять меня своим четырнадцатилетним умом.

Я начал с того, что борьба против Великобритании — безу­мие. Пусть он хорошенько рассмотрит марки в своем альбоме и увидит, как Британия на самом деле велика. Своими колони­ями она утвердилась во всех частях света и вдобавок на бес­счетных островах. Писал, что у меня 76 страниц ее марок, и, по правде сказать, они мало интересуют меня, потому что обыкновенный коллекционер сразу тонет в их огромном коли­честве. Я не знаю, сколькими странами Британия представлена в его коллекции, но ручаюсь, что если она не составляет су­щественной части его альбома, то он собирал очень нерадиво. И, главное, пусть он не надеется, предпринимая этот шаг на остальную Индию. Мы знаем туземных правителей, заботливо защищающих свое право издавать собственные марки. Но он хорошо знает, что многие из них уже отказались от этого пра­ва. В конце концов, он потерпит неудачу, Англия победит, и в Индии будет меньше на одно государство, имевшее до сих пор свои интересные марки, их заменит индийская почта своими будничными марками с физиономией правителей Великобри­тании.

Так я писал. Вы меня поняли? Но послушайте, чем все это кончилось.

Прошло немного времени, и я получаю от парня разумное письмо. Что, мол, никакой другой совет, даже самых старей­ших советников отца, также пробовавших отговорить его от задуманного намерения, столь сильно не убедил его, как имен­но мой. Он согласен со мной, и я — самый мудрый человек в мире. А затем он попросил меня посмотреть пробные оттиски марок с его портретом, который он решил по этому случаю из­дать. Гравировал их для него индийский гравер Абдул Ганг, и они отметят новую эру в мире индийской туземной почты.

Я, конечно, сунул эти оттиски в свою коллекцию, одобрил и похвалил его решение.

Смотрите, вот они, эти марки. Он выглядит на них ребен­ком. Я ошибался, когда думал, что у него уже усы и баядерки. Видно, я был ближе к истине, когда представлял его себе иг­рающим в кубики из ониксов и сердоликов. А на шее, взгля­ните, что у него на шее. То самое коронационное ожерелье из красивейших жемчугов в мире, и стоят они не меньше десяти миллионов фунтов стерлингов!

Ну, вот я поведал вам все. Собственно, этот парень только внушает себе, что я явился для них каким-то спасителем. Но думаю, что, вероятно, он правит не глупо. Видите ли, когда он в то время вместо того, чтобы со своими поддаными совер­шить самоубийство, начав войну против Британии, издал мар­ку со своим портретом, меня взяла оторопь. Ну, думаю, филате­лист на троне, боже храни коллекционеров! Вот, будут теперь выпускать в Хайдарабаде каждую минуту новую марку! А на самом деле этого не произошло. Никаких новых изданий, ни­каких спекуляций, никаких надпечаток и благотворительных или юбилейных серий. Вот только эта, авиационная. Не скажите, и на троне филателист остается филателистом.

А теперь дайте-ка сюда это письмо. Там, на обороте, я на­бросал себе, сколько у меня отсутствует марок старой Дании.

* * *

Этот рассказ Крала имеет уже тридцатилетнюю давность. А сама история произошла еще на двадцать пять лет раньше. Значит, давненько все это было, да и вообще все сказочные ис­тории повествуют о былом, а не о нашем времени. Крал рас­сказывал ее немного элегическим голосом, как положено рас­сказывать о событиях молодости, к которым нельзя больше ни­чего прибавить. Мне думается, что я при его повествовании восхищался больше всего тем — а он именно поэтому расска­зал мне свою историю, — как он мелочью, простой чисто филателистической притчей спас тогда индийскому князю его владеньице, а Индию предохранил от кровопролития...

Но только... Сегодня ко всему этому придется кое-что до­бавить. Тридцать и двадцать пять лет прошло. Перевернем страницы истории этих пятидесяти с лишнем лет и откроем книгу судеб, толстую филателистическую хронику, например каталог почтовых марок Зенфа на текущий год. Найдем в нем раздел «Индия». Просмотрим его. Что же мы с вами увидим? Что увидел бы господин Крал? А то, что сегодня нет уже в Индии марок с головами британских властителей! Нет и зага­дочных экзотических марочек разных туземных княжеств. Значит, мы, согласно всеведущему и непогрешимому каталогу, делаем вывод: теперь Индия издает для себя собственные мар­ки, потому что она избавилась от британской почты и влады­чества, она свободна. Она демократизировалась и отняла у быв­ших королей и махараджей их особую привилегию печатать марки.

Итак, сегодня выходит, господин Крал, что вы дали этому парню неправильный совет. То, что он тогда хотел попытаться сделать, исполнилось на полвека позднее. Индия свободна. Случилось и то, от чего вы хотели его уберечь: он потерял свое сказочное царство и право издавать марки.

А жаль. Если бы вы предоставили ему действовать, как он хотел, он мог бы играть сегодня в индийской истории блестя­щую роль борца за свободу. Сегодня молодого Трибхубана Бар Бикрама Янга Бахадура изображали бы на индийских мар­ках как легендарного героя. Нет, свободы своей страны он бы не дождался. Такой молодой сумасброд, наверное, пал бы во время своей отчаянной попытки. Но он остался бы в памяти и на марках, а так — кто знает о нем, кроме горсточки филате­листов, собирающих классические марки? А подумайте о дру­гом: если бы уже тогда британцы испытали настоящее сопро­тивление в Индии, то это, скорее всего, принудило бы их убраться оттуда пораньше, и Индия получила бы свободу на десяток лет раньше.

Согласитесь, господин Крал, что каждый день свободы хо­рош, а тем более десяток лет! Не так ли?

Разумеется, что господин Крал согласился бы с этим, хотя и пожал бы плечами. Это означало бы: я знаю, но как я мог тог­да посоветовать мальчику другое? Ведь ни один филателист не любит войн, они производят всегда хаос в марках. Порядочный филателист желает мира и только мира, когда в издании марок царит относительный порядок, когда коллекционеры всего ми­ра общаются друг с другом и обмениваются марками.

 

Очищено снаружи и внутри

 

Содержание